Маргарита Минина - Марго и демиург. Роман
***
На следующий день в школу я не пошла, сказавшись больной, что было лишь отчасти неправдой. Я целый день провалялась в постели, там немного саднило, но, конечно, главное потрясение касалось души. Я никак не могла разобраться в своих смятенных чувствах, то и дело принималась рыдать, вспоминая ужасные подробности вчерашнего «свидания», и мучительно презирала себя за то, что оказалась способна вынести унижения, которые уготовил мне АМ. «Марго – обесчещенная и поруганная…» – повторяла я про себя. И почему-то именно при слове «поруганная» вновь и вновь начинала безудержно рыдать. А про самого АМ я так и не могла до конца решить – то ли он до бесконечности меня презирает, то ли сошел с ума. Может, он оказался алкоголиком, насильником и садистом? Или с непонятной целью разыграл передо мной эту роль? А вдруг он так «проверял» меня и мои чувства?
Противно, но ко всем этим терзаниям парадоксальным образом примешивалось чувство гордости от сознания того, что, как ни крути, но вчера я стала настоящей женщиной, а, вместе с тем, и легкая, я бы даже сказала – «светлая» грусть по поводу своего безвозвратно утраченного девичества. Впрочем, если быть до конца честной, то и в этом я была не вполне уверена, ибо еще несколько лет назад мне запомнился доверительный разговор между девчонками. Большинство из них склонялось к тому, что если невинность была потеряна в силу неблагоприятно сложившихся обстоятельств, то еще остается шанс, что там все постепенно восстановится, то есть, «зарастет», как было и раньше, если, конечно, не повторять вплоть до замужества новых попыток. Словом, все исправят воздержание и чистота!
Как бы там ни было, я была готова продолжать «болеть» и дальше, чтобы разобраться в том, что случилось с АМ и между нами, но такой возможности у меня как раз не было. Потому, что в четверг должна была состояться генеральная репетиция «Отелло». И, конечно, ее, несмотря на все свои страдания и потрясения, пропустить я не могла.
***
Все, кому приходилось когда-нибудь иметь дело с театром (неважно – на профессиональном или любительском уровне), прекрасно знают, что генеральная репетиция – совсем особый и «волнительный» момент. И мы, актеры театра «Нечайка», разумеется, не были исключением из этого правила.
Мы стянулись к актовому залу даже раньше установленных пяти часов. Никто не опоздал! Там уже вовсю кипела работа. В соответствии с традицией «бедного театра», который исповедовали наши режиссеры как по душевной склонности, так и ввиду суровой необходимости (ограниченности возможностей и средств), неизменные и несменяемые по ходу всего спектакля декорации были установлены. На протянутой бельевой веревке уже висели необходимые аксессуары. Режиссеры после долгих колебаний все-таки решили не ограничиваться только табличками с именами действующих лиц. Поэтому кроме них на веревке висели пурпурная хламида дожа, шляпа с пером и эполеты для Яго, детали одежды остальных персонажей и, разумеется, ярко-зеленый платок (именно такого цвета он должен быть, по мнению Мейерхольда).
Наши гримеры тут же начали хлопотать над актерами, не жалея белил и сурьмы для бровей и глаз, и ярко-красной помады для губ. Мы все были донельзя взвинчены в ожидании предстоящей репетиции, но после того, как очередной актер представал в своем сценическом обличье, следовали взрывы хохота. Мы хлопали в ладоши, держались за бока, уж больно уморительно было видеть это всеобщее преображение до полной (ну, почти полной) одинаковости. Впрочем, этот смех был последним в тот вечер, исторгнутым из нас. Да уж, чем-чем, но весельем на генеральной репетиции не пахло.
Когда настало время выходить на сцену, мы с ужасом почувствовали, что разом забыли собственные реплики, которые еще пару дней назад выскакивали из нас чуть ли не автоматически. Хуже того, мы забывали и жесты, которые с таким трудом затвердили на прошлых репетициях. А если и не забывали полностью, то совершали их с секундной заминкой, из-за чего весь рисунок сцены шел насмарку. Мы путались в движениях во время собственных «проходов» и даже порой натыкались друг на друга. Сам КА, которому передалась наша растущая неуверенность, стал путаться в репликах и даже пару раз споткнулся во время своих «метаний», с трудом удержав равновесие, чтобы не упасть. Словом, с каждой минутой в нас росло ощущение неизбежного провала.
***
А тут еще и АМ. Он сидел в зале, хмуро наблюдая за тем кошмаром, который происходил на сцене. Поначалу он еще требовал, чтобы мы переиграли тот или иной эпизод. Но потом все больше мрачнел и все чаще перебивал нас своими саркастическими и очень для нас обидными ремарками. Не щадил он даже КА. От этого у нас совсем опустились руки. Я с самого начала старалась его не замечать, но с каждой минутой делать это было все труднее. Он вошел в раж и начал почти без перерыва кричать на нас. Когда же первый (действительно, чудовищный) «прогон» подошел к концу, АМ выскочил на сцену и в полной тишине сказал: «Нет, это никуда не годится! Я еще ни разу в жизни не видел ничего хуже, нелепее и бездарнее. Показать спектакль сейчас – это выставить самих себя на полный позор! И за оставшуюся неделю поправить ничего нельзя. Так что остается единственное решение – отменить премьеру. Именно так мы и должны поступить, чтобы сохранить лицо. Хотя бы отчасти. В общем, расходимся! Как говорится, всем спасибо, все свободны…» Мы буквально застыли в полном молчании и в полном отчаянье. Только КА попытался что-то возразить:
– Да, все вышло плохо, но вы же, АМ, сами знаете, что на генеральной репетиции случается и не такое. Мы еще успеем пару раз собраться до премьеры и попытаемся что-то подтянуть. Чтобы выглядеть мало-мальски сносно.
– Да, так бывает иногда, – неумолимо ответил АМ, – но только не в этом случае. Тут исправить хоть что-то уже нельзя. Можно лишь ухудшить, хотя хуже некуда. Повторяю, нас всех ждет неминуемый позор. Я-то это переживу, а вот для вас, ребятки, это будет жестокий удар и разочарование. Я как учитель не могу позволить продолжать этот эксперимент.
– Но АМ, давайте еще раз попробуем, – загалдели мы. – Вдруг что-то получится…
– Нет, мы самораспускаемся, – твердо сказал АМ, и эти его слова прозвучали для нас окончательным приговором. – Вы, конечно, можете оставаться и пробовать снова и снова до одурения. Под водительством КА. Но я все-таки надеюсь, что он внемлет голосу разума и прекратит эти отнюдь небезобидные для ваших душ игры. В противном случае, КА, ваши дальнейшие усилия в этом направлении будут граничить с педагогическим преступлением. Словом, как знаете, но лично я ухожу.
***
С этими словами АМ спрыгнул со сцены, пробежал по проходу между пустыми рядами и выскочил за дверь, то ли случайно, то ли нет, со всей силы грохнув ею. Этот грохот еще долго звучал у нас в ушах. Некоторые актеры с поникшими лицами уже спустились в зал и стали собирать свои манатки. Но большинство продолжало стоять на сцене, пытаясь убедить себя и других:
– Никуда АМ не ушел. Он сейчас успокоится и вернется, вот увидите. Ведь правда, КА?
Тот только развел руками:
– Не знаю, вернется ли АМ. Но если вы хотите, можем попробовать еще разок. Только если и на этот раз ничего не получится, то придется признать, что разбежаться сейчас для нас лучший выход.
– Давайте попробуем, – загудели мы. —А АМ обязательно вернется.
Но АМ не вернулся. Ни через полчаса, ни через час. Он просто исчез. Мы несколько раз посылали «ходоков», чтобы найти его и уговорить сменить гнев на милость. Мы утратили надежду только когда нянечка сказала, что АМ давно ушел с вещами, запер учительскую и передал ей ключ.
– Ну да, ищите его, как же, – громко, на весь зал, прошипела Ленка Павлова. – Он уже давно небось сидит в ближайшем кабаке и в ус не дует!
Когда стало ясно, что АМ нас «кинул», труппа дала выход своему возмущению:
– Он просто трус и предатель! Он же нас утопил, как щенят в проруби…
Я бы и хотела, пусть про себя, сказать что-то в его защиту, но слов у меня не нашлось. Я была, увы, полностью согласна с другими ребятами, а оснований злиться на АМ у меня было больше, чем у любого из них.
Уход, чтобы не сказать – позорное бегство АМ, неожиданно подействовал на нас мобилизующе. Мы все вдруг почувствовали злость и собственную ответственность за судьбу спектакля и стали подбадривать друг друга возгласами:
– Ничего, мы ему еще покажем!
И эта злость заставила нас постепенно припомнить все наши реплики, жесты и позы, которые, казалось, безвозвратно утратили по мановению волшебной палочки злого волшебника. Этим злым волшебником, увы, оказался АМ. После его ухода на нас уже никто не кричал, никто над нами не издевался даже в самые неудачные моменты. И когда в одиннадцать КА буквально принудил нас разойтись, все выглядело уже не так безнадежно, а местами и вполне сносно. Сносно, хотя и не более того. Мы разошлись не раньше, чем КА пообещал, что мы соберемся еще пару раз и поработаем дополнительно, а генеральную репетицию проведем уже накануне спектакля. А за это время АМ, наверняка, успокоится, придет в себя и снова примкнет к нам на правах режиссера и автора идеи.
